Глава четвёртая

Пьяной походкой пытался идти быстро, хотя это давалось с трудом. До дому я добрался без приключений, кроме небольшой заминки возле двери, никак не мог попасть в замочную скважину, вызвал подозрение у соседей по лестничной площадке. Не раздеваясь, бросился к телефону. Набрал знакомый номер. Жду. Короткие гудки. Вы знаете, сколько может говорить женщина по телефону. Я не знал. А вот Сашин телефон отвечал короткими гудками сорок минут. Наконец гудки изменились на дозвон. Трубку сняли, но молчали, наверное, устали перед этим. Я снова ждал. Уставший женский голос ответил: «Да». Почти закричал в трубку: «Саша, это я, Антон». «Какой Антон, я вас не знаю». Ну, как какой, я назвал свою фамилию, но вспомнил, что она могла и не знать, или не помнить. Мой язык стал заплетаться. Я продолжал напоминать, что я тот, который недоносок. «Не хулиганьте, или позвоню в милицию» — голос Саши я стал узнавать, но тембр изменился, темп и манера разговора прежний. Я во время понял, что общение не имеет положительного окончания, и я извинился.

Полураздетый я плюхнулся на диван, заснул мгновенно. Утром, сгорая от стыда, припоминал вчерашний вечер. Но какого, Саша не знает меня недоноска, может тоже была после какой-нибудь встречи. Звонить раньше одиннадцати я считал неприличным, тупо смотрел старый телевизор «Рекорд». Каждые пять минут смотрел на часы. Долгожданные длинные гудки придали мне уверенности, я заранее откашлялся и снова ждал. Слово «да» повторила та же женщина, что и накануне. Сделав бархатным голос, попросил пригласить Александру Николаевну, женщина ответила, что она у телефона. Я попросил прощения за вчерашний звонок. И повторил своё имя, молчание длилось не меньше дух минут, уж подумал, что связь прервалась. «Антон, мы знакомы?» — после вздоха спросила она меня. Вот тебе на, знакомы? «Мы не только знакомы, но и любили друг-друга двадцать лет тому назад» — выпалил я одним махом. Снова длительная пауза. Я стал рассказывать всю историю любви, про общежитие, про скандал на её даче, про замужество и отъезд заграницу. Вдруг в трубке услышал треск, будто она упала на стол или на пол. Связь не прервалась, но никто со мной не говорил. Оделся за пару минут, не побрился и выскочил на улицу. Надо ехать, что-то случилось.

Через пятнадцать минут я звонил в квартиру Саши. Долго не открывали. Затем послышались шаркающие шаги пожилой женщины. Неужели шла так Саша? После обычного «кто там», дверь открыла старая женщина, поздоровалась, стараясь улыбнуться. Неужели это Кабаниха. У меня было представление, что Кабаниха останется до гробовой доски Кабанихой и последние её слова были бы распоряжения для сына и его жены. Передо мной стояла старуха, униженная бедностью, никчёмностью жизни, и слабостью ума. Не спрашивания меня, кто я, она пропустила вперёд и окликнула Сашу. Саша вышла не сразу, возможно приводила себя в порядок, не зная, кто пришёл.

Вышла моя Саша, но это была не моя. Женщина предпенсионного возраста, молодящая, переживающая свои сорок пять. Морщины возле ушей, под глазами, на шее, она старалась их скрыть путём местного массажа, что вызвало её задержание, но гиперемия лица и шеи выдавало её желание быть помоложе. Волосы сохранились те же, причёска непонятная, знакомым движением откинула чёлку, и стала почти моей Сашей. Не дожидавшись её «здравствуй» приказал: «Одевайся, пойдёшь со мной!» Не теряя минуты, она кинулась в комнату, хлопала дверцами шкафов, предметами косметики, туфлями, и предстала передо мной. Я сам открыл дверь, пропустил её вперёд и обернулся, Кабаниха скрытно перекрестила нас. Вот если бы она сделала это двадцать лет назад. Ну, Бог с ней.

Первым делом направились в салон красоты, она не сопротивлялась. Два часа манипуляций и счастливая вышла, посматривая на себя в отражении стеклянных дверей. Всё ближе и ближе подходила на себя. Что нужно пережить, чтобы стать такой, какой она вышла встретить меня. Зашли в магазин, купили всё, что нужно. А теперь ко мне домой.

Дома я как хозяин, показал свою двушку, накрыл на стол, достал запыленную бутылку и поставил, её не вытирая. Она, было, взялась, за тряпку, я её остановил и сказал, что эта бутылка была куплена в день несчастливого расставания с ней, и дал обет выпить когда-нибудь с тобой. Когда-нибудь наступил. Можно протереть.

Первую рюмку выпили без тоста, каждый за себя, что живы и здоровы, без закуски, но с таким сладким поцелуем, который не был все двадцать лет. Вторая рюмка с тостом «за все годы». И тоже без закуски. Мне не терпелось услышать про её жизнь, а она про мою. Каждое предложение моё или её заканчивалось долгим поцелуем. Теперь о тебе, я слушаю.

Начала с момента расставания. «Я рыдала в своей комнате, никого не хотела видеть, слышать, да и никто ко мне не заходил. Наш семейный матриархат настолько силён, что любое противодействие вызывало такой скандал, с истерикой, угрозами, что мне, маме, осталось жить полтора понедельника, а вы соизволите мне перечить. Все уступали ей, боялись за её здоровье, извинялись, и она отходила. Ты слышал, что она уже сосватала меня за сына подруги, нарисовала красивую жизнь заграницей, перспективу быть женой дипломата. Униженная, запуганная я согласилась на брак с нелюбимым человеком. Первое время я была даже довольна, что вырвалась из средневековой семьи, со своими непонятными для меня устоями. Жили при посольстве, мне нашлась работа учителем младших классов для детей сотрудников, и вместе изучали испанский язык.

Через год я поняла, что его женитьба нужна была для мужа для построения карьеры. Когда он узнал о моей беременности, стал настаивать на её прерывании. Мой категорический отказ полностью изменил отношение ко мне, я уже не могла выходить в «свет» и быть своего родом приманкой или наживкой. Ты знаешь, что половина сотрудников являлись чекистами, и должны были кого-то вербовать, а беременная жена только помеха.

Его работа состояла в том, что он сидел в ресторане и выслеживал очередную жертву, не забывая при этом баловаться дорогим коньяком. Это вошло в привычку. Отношения прочно испортились. Секретарь многократно делал ему замечания, но он всё пропускал мимо ушей. Пил по праздникам, в выходные, за обедом и после обеда. Однажды он «прокололся» настолько серьёзно, что срочно был отозван в Москву. Всё, что мы приобрели в Испании, необходимо было, собрать в 24 часа и вылететь на родину. С одной стороны я была рада. А с другой: «Как жить дальше?»

Не прерывая её рассказ, я наполнил рюмки и закурил, она попросила сигарету. Саша сидела отрешённая, видимо перебирала в памяти основные этапы жизни. Я пошёл заварить кофе. Разливал в некофейные, обычные чашки. Саша плеснула в кофе немного коньяку, и без сахара, молча, опорожнила посуду. Я смотрел и смотрел на неё, пытаясь мысленно омолодить её до далёкой юности. Не получалось.

Погасив сигарету, она продолжала: «Родила в срок здорового мальчика, ему уже девятнадцать лет», — она с виноватым видом посмотрела на меня, невольно напомнила моё происхождение. Я был невозмутим.

— Мужа перевели в другой отдел, с выговором и меньшим окладом, но пить не бросил. Моя мамаша взялась перевоспитывать его, доставалось и мне. Разводиться не было смысла, хоть какой-то доход он приносил. Через три года родилась девочка. Некоторое время пьянку удалось мне сократить, и, казалось, что жизнь налаживается. Но не тут-то было. В министерство, где работал отец, пришло письмо из соответствующих органов, где говорилось о нецелесообразности продолжении работы на высокой должности моего отца. Под благовидным предлогом его выпроводили на пенсию. При проверке финансовой деятельности нашего института нашли массу нарушений, как у ректора, так и главного бухгалтера, после чего маму уволили по «собственному желанию». Уголовное дело не заводили, у ректора были связи и деньги. Жили на пенсию отца, мамаша не могла устроиться на работу, она ничего не умела кроме как руководить. Продолжала пилить меня, отца и мужа. Муж запил по чёрному.

Саша откинулась на спинку стула, на глазах были слезы, брови дрожали, руки судорожно вцепились в подлокотники. Мне стало её так жалко, что я зашёл сзади, обнял за плечи и поцеловал в макушку. Она разрыдалась, успокаивать я не стал, пусть выплеснет накипевшее. Ещё содрогаясь и икая, Саша хотела продолжить свой полный драматизма рассказ, я прервал её и налил коньяку. Тоста не было. Некстати. После рюмки она улыбнулась впервые за всё это время. Вытерла слёзы и начала снова.

— Дети росли без отца, без дедушки, у него после увольнения и поучения мамаши инфаркты повторялись трижды, последний он не перенёс. Похоронили на пособие сослуживцев. Руководство министерства даже не почесалось. Денег не было. Стали распродавать то, что привезли из Испании. Муж тайно пропивал свои вещи и допился до белой горячки. Госпитализировали в психушку. Детей спрашивали про отца, они врали, что он участник ликвидации аварии в Чернобыле…. Хотя многие и не знали о катастрофе. Бабушка что есть, что её нет. Ни одного ласкового слова дети не слышали от неё, окрики, грубость это её конёк. Я стала давать уроки испанского языка, материальное положение улучшалось, но не работающий муж требовал денег на водку и даже бил. Тяжёлый развод длился около года, и то после суда по поводу нанесения мне побоев и хулиганства в общественном месте. Дали три года. В заключении заболел туберкулёзом и сейчас инвалид первой группы, вот-вот будет конец. Мамаша, как только поняла, что материально зависит от меня, забыла свой командирский тон, стала учтивой и льстивой. А что испортила мне жизнь, она не понимает до сих пор. Получает небольшую пенсию и как мне кажется, откладывает на свои похороны.

Мы проговорили до вечера. Саша расслабилась, я предложил прогуляться, она отказалась, но захотела принять душ. Меня всё время подмывало зайти в ванную, через преднамеренно незакрытую дверь. Она долго плескалась, видимо ждала моего визита. Я же вышел на балкон, чтобы не соблазняться, выкурил две сигареты подряд и после этого вернулся в комнату. Она стояла перед зеркалом завёрнутая в банное полотенце, босиком. Как в юности инициативу взяла на себя, подошла ко мне, сняла галстук и рубашку, и когда снимала, полотенце соскользнуло с её плеч на пол. Здесь я узнал свою Сашу, озорные ласковые движения рук, которые были такими же маленькими и нежными. Дальше вулкан страсти взорвался, горячая лава извергалась и извергалась. Утихомирилась она также внезапно, как и взорвалась.

За чаем, я спросил её о личной жизни, было видно, что ей не хотелось говорить, но я настоял. «С личной жизнью мне не повезло. Был один студент не из твоей группы, может быть, ты его и не знаешь. Встретила его два года назад, здоровый, симпатичный, красиво ухаживал, мамаша кривила рот и пыталась учить, а заодно и пилить. Через год стал выпивать чаще, чем мне хотелось и, учитывая печальный опыт, я прекратила отношения и теперь в стадии развода» — вздохнув, закончила она.

Меня разбирало любопытство, кто же это мог быть. Заметив мой вопросительный взгляд, она сказала: «Да не знаешь ты его. Мишка Задворкин». Я так и сел, хотя и так сидел. Она назвала имя того приятеля, который дал знать мне о встречи однокурсников, с которым напились основательно. На моём лице не дрогнул ни один мускул и сказал, что не припоминаю такого.

Чай пили с конфетами, Саша так и не оделась, только накинула полотенце на плечи и руки. Как же была хороша и естественна молодая в моих глазах. Я уже не замечал её морщин и некоторую усталость, она была той Сашей, которую любил всю жизнь, и которую измучила серая повседневность. Я не спрашивал её, любила ли она меня, а она в свою очередь не спрашивала меня.

Я раздвинул диван. Готовились ко сну медленно, молча. Она тщательно разглаживала простынь, слегка взбила подушки и первая легла, скинув с себя полотенце. Свет не гасили, но накрылись простынкой. Её ручки бегали по моему телу, ползали, иногда пощипывали в некоторых местах, теребили скудную растительность на груди. И тут у меня заговорила совесть: «Как не стыдно изменять жене, она же ждёт тебя». Вот дура совесть, где была раньше, всегда высовывается, когда не надо. Я слушал, слушал, а потом засунул её под брюки, лежавшие рядом на стуле. Сашина совесть была чиста, но и она бросила её в тоже место, где скучала моя. Пусть посплетничают, деваться им некуда.

Утром оба в хорошем настроении приняли совместный душ, позавтракали и стали собираться. О себе я так ничего не рассказал, уж больно разная с ней была жизнь. Я проводил Сашу до подъезда, не хотел видеть Кабаниху. Она меня поняла. На прощание сказала, что купит коньяк, не будет вытирать пыль с бутылки, чтобы когда-нибудь распить её со мной, расцеловались и с легкой грустью расстались.

Через час я сидел в электричке, смотрел в окно и думал. Думал о том, что Саша, рождённая в срок, здоровая, красивая, умная получила судьбу, которой не позавидуешь. Возможно, она не любила меня, но очень искренне позволяла её любить. И я любил. Думал о том, почему люди так стремятся дважды войти в одну и ту же реку, зная, что это невозможно. У них не получается, но они настойчиво стремятся, набивая себе не нужные шишки. Забывают о своём возрасте и возможностях. Осознав всю никчемность их желаний, снижают требования и вполне бывают, довольны посещением берега той речки, что со мной и произошло. Отогнав, грустные мысли я задремал.

Продолжение следует