Глава первая

По В. Высоцкому его герой песни родился в срок, ну, а я раньше срока и весом всего два с половиной килограмма, но длинный. Меня слабого, худого поместили в реанимацию, и, не смотря на усилия врачей, я выжил, и перевели в детскую, правда, под колпак. Одеть меня, скорее всего, забыли, но холодно не было, надо мной висел термометр и еще какая-то загогулина, говорили, что это подача кислорода. К груди меня не прикладывали, и свою маму я не видел две недели. Зато, мне понравилась сестричка, она улыбалась, что-то говорила, а я пока не понимал, но запомнил. При выписке, нас встречал пьяный отец, вручил жене три гвоздички, думая, что на эти деньги можно было купить пару бутылок пива. Взял меня на руки, чуть было, не уронив на ступени в подъезде роддома. Домой поехали на старом жигулёнке нашего соседа, а не на такси, вот жмот.

Наша квартира оказалась малогабаритной двухкомнатной «хрущёвкой» с мизерной кухней и сидячей ванной. При сборище соседей меня развернули для коллективного просмотра, а заодно поменять марлевый подгузник. Папуля подошёл первым и хотел похвастаться сыном первенцем. Глядя через плечо жены, он крякнул, вспомнил чью-то мать, и промычал, что это не ребёнок, а какая-то глиста. Хорошо, что дети многое не понимают взрослые выражения, но запоминают. Все разговоры я пропустил мимо ушей, ведь я не виноват, что не досидел целый месяц в утробе мамочки. Нарекли меня Антоном.

Первый раз приложили к груди, вы не представляете, как трудно сосать молоко через твёрдый холодный сосок, да и молока то было, кот наплакал. Утром пришла патронажная сестра. Сама развернула, осмотрела, улыбнулась, как роддомовская, и, повернувшись к мамуле, сказала: «Вы, что ребёнка не кормите?». Мамуля что-то стала мямлить, мол, молока мало, и он родился недоноском. Мне от роду месяц, а прозвещье ко мне прилипло. Неужели на всю жизнь? Сестра почти приказала маме явиться к врачу, завтра грудничковый день и ушла, подмигнув левым красивым глазом. Правый я не разглядел, наверное, он ещё красивее, значит, она его экономит.

Педиатр — женщина средних лет, взглянула на меня, скорчив лицо так, что мне стало страшно, неужели я такой невзрачный. И с тем же выражением обратилась к мамуле: «Ребёнок не ухожен, истощён, обезвожен, он на ладан дышит». Я дышал, но, ни какого ладана, кроме докторской трубочки, не видел. Врачебная лекция длилась минут десять, мама то краснела, то бледнела, и скорее всего ничего не поняла. Пеленала меня машинально, забыв чистый подгузник, скороговоркой поблагодарила врача, почти бегом покинула кабинет.

Дома нас ждал пьяный папаша. «Ну, что показала своего сморчка. Жареные сморчки выглядят куда аппетитней. А этот как протухшая селёдка, живот вздутый, а кости выпирают наружу. Как ты могла выносить такого глистопёра?» — всё это было в адрес мамули. Она заплакала и пошла, кормить меня своей бесполезной грудью. В основном я питался детскими смесями из детской кухни. Подогретый кефир через соску мне нравился и выпивал две бутылочки сразу. А отец всё пил и пил.

На годовщину моего рождения собрались гости, для приличия удивлялись, что я такой большой, глаза смышлёные, правда, только один зуб вылез на нижней челюсти. Когда сели за стол, про меня тот час забыли, не забыв про напитки и закуску. Мама один раз подошла ко мне, сунула резиновую соску, приказала спать. Хотя бы улыбнулась. Шумели долго, как камыш в ветреную погоду. Отец перебрал. Скорая помощь. Утром из больницы сообщили….

Мама часто плакала то ли по отцу, то ли глядя на меня, и тогда как думал я, что ей хотелось, чтобы я умер бы в реанимации или в ближайшее время. Но мне повезло с патронажной сестрой, которая подстёгивала мать к кормлению и уходу. Я чувствовал, что она всё делает через силу, а не по велению материнского сердца. Две бутылочки за раз делали своё дело, я начал расти, но не поправляться. Как был глистой таким и оставался, только длинным. Не испытывая родительской любви, рос дикарём, не умел улыбаться и никогда не плакал.

Счастливые дни наступили, когда меня определили в детский сад, там хоть и казённые люди, но отношение ко мне было больше чем хорошее. Здесь впервые я узнал, что есть книжки, сказки, песни, танцы. В саду научился читать, плохо, но писать, стал активным, но по-прежнему худым и долговязым, на голову выше своих сверстников.

В школу пошёл в том же костюме в чём ходил в сад, рукава и штанины были короче на сантиметров десять. Клички и прозвища сохранились до девятого класса и прекратились, когда я серьёзно увлёкся спортом и на моих костях стали появляться мышцы. К тому же я был кандидатом на золотую медаль. Но её мне не дали не смотря на то, что я был круглый отличник. Личная жизнь не складывалась, девчонки боялись моего роста, а рослых в школе не было. При отсутствии нормального детства, меня ожидает грустная юность. Я погрузился в получение знаний, поступил в институт с первого раза, но и здесь меня встретили проблемы. Моя мать, теперь я так буду называть свою родительницу, начала часто выпивать, замуж не выходила, были только собутыльники. Она потеряла работу, продавала более ценные вещи и тот час пропивала, и я вынужден был работать по вечерам и ночам. На четвёртом курсе я влюбился. Девушка, как я позже узнал, была дочкой главного бухгалтера нашего института, и училась курсом младше. Это была блондинка, среднего роста, почти красивая, её глаза карие и особенно выразительные. Поначалу она меня не принимала всерьёз, когда она хотела посмотреть мне в глаза, то отступала на шаг и кокетливо задирала головку. Мне очень нравилось, и когда она замечала моё удовольствие, заразительно смеялась. У меня не было опыта обращения с женским полом, и она сразу это поняла, брала инициативу в свои руки. Даже поцеловала меня первой, как бы смехом, когда я сидел на скамейке возле института, подошла сзади и чмокнула в щёку. С ней мне было так хорошо, что мы оба запустили занятия.

Чтобы ликвидировать задолженность по учёбе, я предложил заниматься вместе, но только в общежитии, домой привести её не мог из-за матери. К моему удивлению она с радостью согласилась. Своим родителям она сказала, что будет заниматься с подругой вне дома. Последовало согласие. Занимались добросовестно, и после чего оставалось время для целования. Я сидел на кровати, она стояла передо мной, своими коленками обнимал её ножки, и она не пыталась освободиться из капкана. А однажды, Саша, так звали девушку, сама села ко мне на колени, и обняла, крепко прижавшись, но целовала не бритую щёку. Её преподаватели отмечали, что из отстающих она становится лидирующей в учёбе. Они считали, что Саша повзрослела и взялась за ум, результатом чего были положительные оценки, а четвёртый курс признавался как самый трудный. Доцент, курирующий её группу, как-то обмолвился об успехах, встретившись с главным бухгалтером, мамой студентки. «Так она занимается с подругой, отличницей, и засиживаются допоздна, а перед зачётом так и ночует у неё. Я сама не узнаю её прилежность» — улыбаясь, что бывает редко, сказала финансовый работник. Доцент, поддержал такое начинание, и, скрывая удивление, пожелал дальнейших успехов.

Мою мать увезли в больницу, как и моего отца, ночью. Собутыльник её не сопровождал, а оставшись один, допил водку и заснул, сидя на унитазе. О случившемся мне сообщила соседка, она же посетила реанимацию, где находилась моя мать. Диагноз неутешительный: кома, отравление алкоголем, передозировка наркотиков; о последнем я даже не подозревал. Я зашёл в уже свою квартиру, застал пьяного мужика, который едва держался на ногах. Вышвырнул его в мокрых штанах, и уже на лестнице запустил в голову его же ботинком, он упал. Комната была в таком состоянии, будто после ограбления. Все шкафчики раскрыты, часть посуды разбита, по всей комнате валялись одноразовые шприцы, телевизора не было, постель как у «детей подземелья». В моей комнате тоже был погром.

Мать находилась в коме трое суток, после чего покинула наш жестокий свет. Похороны были более чем скромны, её гражданские мужья не пришли, помогали соседи. Не отпевали, я зашёл в церковь, поставил двадцатикопеечную свечку. Поминки у соседки, в своей квартире пригласить людей мне было стыдно. Не любимая, не любящая, никому ненужная, ушла из жизни, не покаявшись. Даже хороших матерей не выбирают. Это я, недоносок испортил ей жизнь, однако разве я виноват в этом.

Саше ни о чём не рассказывал. Встречались реже. Взял отпуск для подготовки к госэкзаменам, ей помогал в вечернее время. Однажды после последнего сеанса, провожал домой, обсуждали фильм, и, подойдя к подъезду, Саша неожиданно пригласила на чашку кофе. Я сказал, что неудобно уже поздно, она взяла меня за руку и потащила к лифту. Я особенно не сопротивлялся, целовались в губы, пока поднимались на шестой этаж, сожалея, что её дом не высотка, и не последний этаж. Наши отношения были близкими, и я сам подумывал о знакомстве с родителями, даже сочинил торжественную речь о руки и сердце. Родителей не было, как сказала Саша, они ушли в гости. В четырехкомнатной квартире её комната очень уютная не больше пятнадцати метров. Сели на широченную кровать и получали взаимное удовлетворение. Про кофе как-то забыли, и вспомнили, когда пришли родители. Саша привела себя в порядок, поставила чайник. Отец и мама были под впечатлением напитков и закусок, говорливые, с неустойчивой походкой. Они обрадовались, что дочка встречала их готовым кофе. Воспользовавшись их благоприятным расположением духа и тела, Саша раскололась. «Мама, это Антон, моя подружка, с которой я занималась в общежитии. Он кончает наш институт, осталось сдать госэкзамен и диплом. Распределение после лагерей военной кафедры» — одним махом выпалила дочка. Я поклонился, услышав формальное «очень приятно». За кофе отец интересовался кто родители, чем занимаются, какие у меня пристрастия, увлечения, амбиции. Про родителей я соврал, не говорить же, что умерли от алкоголизма. Отец умер от заболевания крови, он ликвидатор аварии в Чернобыле, мать от переживаний, не выдержало сердце. Будущий тесть, как я надеялся, был доволен моим происхождением, и выразил соболезнование. Мама внимательно смотрела на меня, не пропуская ни одного слова, изучая мою фигуру. Один раз спросила: «От чего Вы не познакомились с нами раньше?» То, что я заготовил для данного разговора, всё вылетело из головы. Здесь меня понесло. Знакомство с родителями это ответственный шаг, и должно состояться, когда мы убедимся во взаимной любви. Я незаметно посмотрел на Сашу, она ликовала от моих речей. Продолжал в духе прилежного семьянина, добытчика и двигателя науки. Отец разомлел и предложил выпить за знакомство, я вежливо отказался, ссылаясь на позднее время. Мама одобрительно кивала головой, не меняя позы, со скрещёнными на груди руками, готовая биться до конца за свою дочку. Я понял, что в семье жёсткий матриархат, и без визы бухгалтера не то, что выдать деньги, думать нельзя.

Бухгалтерия, отдел кадров, деканат это концентрат знаний, слухов, сплетен. Наш главбух развернула активную деятельность. Подняли документы. Раньше для поступления в институт обязательно писали автобиографию. Антона разоблачили сразу. При беседах со студентами выяснилось, что он из неблагополучной семьи и имел прозвище «недоносок». Весь компромат был собран, но крупный разговор отстрочили на месяц, до окончания экзаменов. После успешных экзаменов Сашу отвезли на дачу, адрес которой я не знал. Контакты прекратились.

Мне понадобилось две недели, чтобы привести в божеский вид свою квартиру. Я выкинул кровати вместе с вонючим бельём, купил раскладушку и круглосуточно проветривал квартиру от въевшегося в стены табачного дыма и перегара. Кое-как поклеил дешёвые обои, перемыл всю посуду, санузел, протёр книги. Нашёл в одной из отцовых книг сберкнижку со сбережением по тем временам огромной суммой. Заначка состояла из двух с половиной тысячи рублей. Время со дня его смерти прошло много лет, и я не был уверен, что выплатят мне наследство. После юридических процедур в сберкассе все деньги переписали на мою книжку. Деньги были очень кстати. Купил новый костюм, белую сорочку, нательное бельё и представлял себя женихом, который получил большое наследство. С кроватью вышла заминка. Двуспальная египетского производства стоила очень дорого, а так как работу бросил, то они, деньги пойдут на житьё-бытьё. Пришлось купить диван.

Тему для диплома выбирал сам: «Холодильное промышленное оборудование». Готовился дома и в библиотеке, сдирал чертежи с уже защищённых дипломов, добавляя от себя незначительные по моему разумению, детали, которые были впоследствии высоко оценены комиссией. Оказывается, тот студент допустил ошибку, а я её исправил.

У меня до поездки на сборы были три дня свободны, и я посвятил их розыскам Саши. Сведений от её подруг получил мало, единственно узнал направление, и ничего не значащие название «Хохловка». Выследил машину отца, записал номер, но неизвестно когда он поедет на дачу, отличительным моментом было то, что это чёрная «Волга». В пятницу, в несчастливый день, поехал электричкой. Язык до Киева доведёт, и довёл. Остановился у въезда в дачный посёлок, стал ждать. К семи вечера подъехала запылённая "Волга", вышел отец и отпустил водителя. Меня он не заметил.

В это время на даче шёл разговор на повышенных тонах. Беседа матери с дочкой. Кабаниха, другим именем не назовёшь, вдалбливала Саше, как надо себя вести с мужчинами, почему к ней липнут проходимцы, альфонсы, а предыдущий, так вообще скрытый гомик. А этот Антоша лгун, долговязый голодранец, недоносок, что он может дать тебе, рождённый от алкоголиков, какие дети у тебя родятся с такой наследственностью. «Мы любим друг-друга» — вставила Саша в короткой паузе и передышке мамаши.

— Любовь!? — хмыкнула Кабаниха — любовь это болезнь, это шизофрения в лёгкой степени, которая переходит в хроническую форму, и чуть что, обостряется требующая стационарного лечения. А дети посещают его в психушке и отвечают на вопрос где твой папа, отвечают, что он на ликвидации аварии в Чернобыле. Ты этого хочешь? И потом, мы с папой нашли тебе достойного жениха, сын Марии Абрамовны, начальник отдела кадров у папы в министерстве. Он закончил МГИМО и вот-вот должен распределиться на Кубу или в Испанию. И тем более ему срочно необходимо жениться, холостых заграницу не посылают.

Я стоял у приоткрытой двери и слышал большую часть речи Кабанихи. Когда она кончила для передышки, я вошёл в комнату, наступила Гоголевская финальная пауза. Я подошёл к Саше поцеловал, она рыдала. Взял её за руку и повёл к выходу. Дойдя до калитки, услышали визг матери: «Вернись! Прокляну!». Саша остановилась, вытерла слёзы, поцеловала, вырвалась из моих рук, и, рыдая, бегом вернулась в дом.

На следующий день я ехал в Горьковскую область на сборы. Четыре недели длились больше года, принял присягу, присвоили звание лейтенанта и отправили в Москву для распределения. Комиссия за меня всё решила, и, учитывая мою дипломную работу, направила в Хладокомбинат при мясокомбинате им. Микояна. Меня поздравляли, завидовали, что, по крайней мере, буду видеть мясо, не как в магазине, где продавцы говорили: «Мясо без костей не бывает».

Распределением я был доволен, гулял по Москве, заходил в рюмочные, пропустить одну-две рюмки крепкого, без закуски и конфет. В таком состоянии я встретил подругу Саши, которая выложила всё про неё: «Скоропостижно вышла замуж при помощи мамаши, за дипломата и на той недели вылетела в Испанию. Обещала написать, сообщить номер телефона, радости в её глазах не было, просила передать тебе привет». Я уже не слушал её, быстрым шагом направился в метро, купил ещё крепкого, и почти бегом поднялся домой. Какое одиночество ощутил я, осматривая пустую комнату, кухню, диван. Коньяк я положил в книжный шкаф и решил выпить когда-нибудь с Сашей.

Саша, Саша, что ты наделала… Ведь мы любили друг-друга. Не судьба. С этого дня я вспоминал её ежедневно, и так всю жизнь с надеждой.

Продолжение следует...