Мне было всего шесть недель в утробе женщины, которая, возможно будет называться моей мамой. Почему «возможно», да, потому, что я должен высидеть все десять акушерских месяцев, а по-нашему девять календарных. Так вот сижу я или лежу, и слышу разговор будущих родителей. Они сидят на диване, смотрят их любимую передачу «Давай поженимся» так как их сосватала именно эта программа. Женщина говорит, что она хочет, чтобы родилась девочка, которая будет певицей, лучше оперной. Ну, а если мальчик, она погладила по своему животу, и прошептала: «Ты меня слышишь?» — «Слышу, слышу» — безмолвно ответил я, и попытался повернуться, но не получилось — рано. Мужчина, обнимая жену, пожелал, чтобы был мальчик, и даже уверен, что так будет. Я не понимал, что они спорят, гадают, когда я сам не знаю, кто я. Пошли в женскую консультацию для определения моего пола. УЗИист уложил мою маму на диван, стал мазать каким-то маслом, и растирал больше своими руками ниже пупка, а потом ещё ниже, а куда ниже, там меня нет. Прибор ничего не показал, а может он близорукий, а может, он не понимает, что показывает прибор. КСТАТИ УЗИ показывает всё, а видят, только тридцать семь процентов, вот и верь. Ну, подождите три — четыре месяца, а уж там увидите, то, что хотите.

Папа не унимался, мальчик должен иметь профессию, зарабатывать на пропитание семьи, а блямканье по клавишам это удел музыкантов в подземном переходе, молодых людей до семнадцати лет. Им не хватает на пиво и сигареты, и мы бросаем мелочь, а то и по десять рублей. Жена тотчас воспротивилась: «Ну, и жмот ты». Мама отстаивала свою позицию, говоря, что девочка будет петь, организует группу под названием «Ласковый август», если родится в августе этого года.

Я всё это слушал, и подсчитывал, когда закончится моё внутриутробное развитие. Я был в арифметике ещё слаб, но, не смотря на это, прогнозировал появление на божий свет в середине августа. А до этого были осмотры, обследования, УЗИ, анализы крови на ВИЧ и RW, т.е. реакция на сифилис. Как раз мне этого не хватало. Слава Богу, пронесло. Время шло своим чередом. Родители спорили, иногда ругались, но меня не трогали.

У них в генах заложено: «Я хочу, чтобы я, он, она были…». Кто заложил такие гены? Эти «хочу» я слышал по нескольку раз в день, то от мамы, то от папы. Мне их желания не надоели, просто к ним я привык.

Околоплодных вод стало больше, я мог двигаться, как хотел, и в один день, когда они повздорили, я изо всех сил ногой упёрся, и даже стукнул в мою мягкую скорлупу. Мама вскрикнула: «Он шевелится!». Папа прильнул к её животу, а я ещё раз двинул коленкой ему в ухо. Жена сказала, что это двадцать недель, и осталось столько же. Их радости не было предела.

Им радость, а мне ещё сто сорок дней до того момента, когда увижу божий свет. Сколько выслушаю их «я хочу, чтобы ты, он…», после чего выражают свои хотения. У меня уши вянут, хотя они ещё очень маленькие, и жалко будет, если совсем высохнут, но как могут высохнуть, когда кругом столько воды. Вот сегодня мама захотела, чтобы роды обезболили, а платить папе. В чём-то она права, но рано говорить об этом. Просто подстраховалась. Мало ли что.

Время шло не зависимо от их желания, она пошла в декрет, хорошее выражение «пойти в декрет», но она всё-таки пошла, и не прогадала. Стало больше свободного времени, которое мама тратила по-своему. Сначала отправилась на УЗИ, чтобы окончательно узнать мой пол, а затем за покупками приданого розового или голубого цвета.

Её уложили на кушетку, УЗИист мазал маслом уже большой живот, водил датчиком, причмокивая и кивая головой в сторону экрана прибора. Мама тоже смотрела, но ничего не понимала, и надеялась на квалификацию врача. Через пять минут стало ясно, что специалист не может определить, кто я. Мешала толстая пуповина, которую я зажимал между ног. В конце исследования врач сообщил, что я перевернулся вниз головкой, соответствую сроку беременности, о моём поле ни звука. Я сделал вывод, что плохому «специалисту» всегда мешает пуповина. Да и не стоит знать, кого вынашивает мать. Папа подтвердил мои слова, и добавил: «Будь, кто будет».

Оставшиеся несколько недель до родов, мои родители интенсивно играли в «хотелки». Мама считала, что на родах должен присутствовать папа для поддержки и мобилизации. Папа интуитивно возражал, думая, что таинство рождения не признаёт свидетелей, кроме акушеров. Они обговаривали варианты родов, где были домашние, в воде, то есть в ванной. Мне стало страшно, до чего могут договориться серость с глупостью. Находясь вниз головой, как космонавты, кровь приливала, давила на виски, мысли путались. Лето подходило к концу, а значит, предстоят роды. Впервые произнёс: «Я хочу, чтобы лето не кончалось», хоть как-то оттянуть радостное для родителей событие, но никто меня не услышал.

Однажды я услышал радостный голос папы, что бывает редко, мы завтра едем к Ивановым на дачу, у него день рождения. Там будут шашлыки, катание на лодке и прочее. Вот очередная глупость, на сносях уезжать из города, там и роддома близко нет. Но, что сделано, то сделано. Шашлыки были, лодки были, напитки были, ума не было. Гуляли до поздна.

Ночью я почувствовал, что на меня кто-то или что-то давит со всех сторон. Сначала редко, потом каждые пять — семь минут, и всё сильней и сильней. У меня дух захватывал, хотя сам не дышал, кругом вода. Было впечатление, что тебя опускают на десятиметровую глубину, и уже не хватает воздуха, а до поверхности ещё далеко. Поднялась дурацкая паника, что делать, как отвести мою маму в роддом, все полупьяные, а трезвые не умеют водить машину. Время два часа ночи. Вышли на шоссе, в надежде поймать машину, но кроме большегрузных фур на дороге никого не было. Одна остановилась на знаки моего пьяного папули. Водитель вышел из кабины, осмотрел небольшую толпу, мама была первой, и Амир, так звали хозяина фуры, всё понял. С трудом мама забралась в высокую кабину, папа ей помогал. Ехали долго. По дороге попался небольшой городок, в котором роддома не было. Постовой гаишник объяснил шофёру, где найдёт нужное медучреждение, а мог бы сопроводить, но не захотел.

В роддоме нас встретила акушерка Зухра, заполнила карту родильницы, передала маму для осмотра врачу Рафаиловой. Поначалу я подумал, что мы находимся в Махачкале или в лучшем случае в Баку. Роды начинаются неожиданно, как зима и снег в России. С каждой схваткой меня сдавливало всё сильней, особенно головку. Мама что-то кричала, один раз даже вспомнила мамулю, наверное, впервые в жизни, и то когда ей стало не вмоготу. Мне было не легче, но я не кричал, нечем, тем более ещё не сделал, ни единого вдоха. Наконец я оказался в руках акушерки, которая без зазрения совести, ещё не перерезав пуповину, раскорячив мои ноги, показала меня маме, чтобы она определила кто я. Будто сама не могла, обязательно меня нужно унизить. Мама, улыбаясь, плакала. Женщин не поймёшь.

Перерезали и перевязали пуповину, акушерка с удивлением смотрела на меня, и ждала, когда я закричу, но мне не хотелось, да и зачем, болей не было, ничего меня не связывало с мамой, уже законной. Не прошло и минуты, как ни с того ни сего, акушерка хлестанула меня по заднице. От неожиданности я захныкал, но не кричал. Она, было, хотела шлёпнуть ещё раз, но врач остановил её. Я возмущался тем, что сначала меня опозорили и унизили перед женщинами, а теперь и бьют. Правильно, что в ГосДуме рассматривают закон о правах Человеческих эмбрионов, и если будет стоять вопрос аборта, то необходимо получить письменное его, эмбриона, согласие (Примечание автора). От нечего делать закон пройдёт сразу в трёх чтениях.

Мой папа продрыхал все роды в приёмном покое до утра. Обо мне узнал от акушерки и, не удивляясь, ответил ей, что он был уверен в мальчика. Выписали нас на девятые сутки, такой порядок был тогда. Всё то, что обсуждали всю беременность, отец ничего не выполнил, он всю неделю отмечал моё рождение. Мама показала ему небо в алмазах.

Какое-то время игры в «хотелки» были забыты, но это на время. Через две — три недели мама заявила, что хочет, чтобы папа сходил в ЗАГС зарегистрировать меня, и назвать Ильей, так как второго августа был Ильин день. Папа как всегда возражал, что мальчик родился 19 августа, а посему назовём Борисом, и отчество созвучное, его будут величать: — Борис Николаевич, каково? А потом, если мальчик захочет назвать сына Владимиром или Дмитрием, его будут дразнить Владимир Ильич, Владимир Ильич, а то вспомнят его брата террориста, — не унимался отец, и добавил — От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича, — намекая на престарелого члена Политбюро. Действительно надоели Володи, Димы, Ильичи, как мне показалось, что сказал это я. Так я стал Борисом Николаевичем.

Одно хотение осуществилось без моего участия, я просто не возражал. Мама поставила условие папе, что он по выходным будет гулять со мной по два раза в день. Папа заикнулся на счёт футбола, но мама прекратила его выступление, сказав, что всё можно посмотреть по телевизору. Папа обратил внимание мамы, что есть большая разница между утреннем кофе и рекламой того же напитка. Перепалку прервал я, заорав на всю квартиру, а то и весь этаж. «Это из-за тебя, испугал ребёнка, так и заикой его сделаешь!» — с возмущением закричала мама на отца. И чего ругаются, лучше сменили бы марлевый подгузник, в те времена памперсов не было, и не слыхали.

Пелёночный период прошёл для меня быстро. Первые шаги, слова радовали родителей. Между приступами счастья была ругань, игра в хотелки, и изредка забывали про меня, а я пытался понять смысл жизни и философствовал.

Когда записывали в первый класс, мама захотела, чтобы я учился в первом «А», как в более сильном. Она познакомилась с учителем музыки, и просила его обратить внимание на её малышку, считая, что у меня есть способности. И опять я не возражал. Учился хорошо, пел в школьном хоре, учил ноты, меня хвалили. С пятого класса мама и отец захотели, чтобы я окончил школу с золотой медалью. Будет вам медаль. И была.

В десятом классе я стал посматривать на девочек, которые отвечали взаимностью, и были не прочь пойти со мной погулять или в кино. Тут снова выступает мама: «Я хочу, чтобы твои увлечения не помешали поступлению в институт, а то пойдёшь служить в Армию». Я согласился. Поступил. Ухаживал за студентками, и даже одну привёл домой позаниматься математикой, она была слабовата в этой науке. Наука флирта ей давалась значительно легче, и с удовольствием передавала мне свои познания. Я в этом плане был первоклассник. Мама застала нас, когда мы закончили решать последнее «уравнение», и оставалось написать ответ, закрыть тетрадь, и всё, что было открыто. Смущённая девочка поблагодарила за занятия, и быстренько ушла.

Я ждал очередную хотелку, которая не заставила себя ждать. «У тебя на носу сессия, и я хочу, чтобы эта девица больше не приходила в наш дом, тем более, как мне показалось она не первой свежести», — сквозь зубы процедила мама. Больше девица в нашем доме не была. Возможно, правильно, хотя мне было жалко лишаться такой преподавательницы.

Моя мама по образованию музыкант, но дальше учителя музыки в школе не поднялась. Подрабатывала частными уроками, а учеников было мало, да и мало кто хотел заниматься фортепьяно. Началась мода на гитару, а учить трём — пяти аккордам не позволяла её гордость.

Папа работал в очень секретном КБ, получал по тем временам приличную зарплату. Неприятности начались после того когда несколько спутников имели значительные дефекты, которые послужили причиной гибели людей. Переаттестация снизила его статус и зарплату. Денег стало не хватать. Мама захотела, чтобы он давал частные уроки лоботрясам желающим поступить хотя бы в Пищевой институт, где конкурс был 1,1. Папа после работы занимался с абитуриентами, писал дипломы нерадивым студентам, давал консультации аспирантам. Работал как вол. Ещё хуже стало в период перестройки. Заводы и КБ оказались нерентабельными, рабочие всё реже держали в руках живые деньги, платили изделиями своих производств. Отца, чтобы не сокращать, перевели в цех мастером по производству очень секретных утюгов. Дома он уже не возражал, и не реагировал на замечания и желания мамы. Однажды папа ушёл на работу и не вернулся. Мама выступила с обличительной речью: «Вместо того чтобы прийти вовремя и помочь мне, он сидит с работягами, пьёт пиво, а то и водку». Последнее время отец действительно выпивал, но всегда дома, и самую малость. На ночь он не пришёл. Утром позвонили из больницы. Инфаркт. Скончался в шесть утра.

Похороны и поминки скромные, парторг КБ сказал, что он был замечательный человек, душа коллектива и семьи, сгорел на работе, я бы добавил и в семье. Есть люди, которые не умеют сказать нет. Отец не умел. Тот же оратор пообещал помогать семье, и в частности устроить сына, который кончает институт, в аспирантуру или на работу в КБ. Мама тотчас напомнила о себе: «Я хочу, чтобы наш мальчик занимался наукой, он очень способный».

Так я стал аспирантом, мама снова была права. Работа сложилась удачно, разработка двигателей ракетоносителей. Я использовал данные отца, ну и конечно вложил свои мысли. Защитился на «Ура». Меня оставили на кафедре. Задумался о женитьбе, тем более что объект ухаживания, как я думал, была согласна. Оставалось ей понравиться моей маме. Но не тут-то было, её хотелки возобладали над разумом: тебя оставили на кафедре, чтобы ты продолжал научную работу, твоя женитьба, я не против этой девочки, но докторскую диссертацию утопишь в пелёнках.

Я утопил свою жизнь в докторской диссертации, не обращая внимания на окружающую обстановку, женщин и международное положение. Жил на работе, дома только спал. Последние годы финансирование перспективных направлений стабилизировалось. Я стал походить на современного СНС (старшего научного сотрудника). Защитил свою работу, присвоили докторскую степень. Стал заведующим кафедрой, с соответствующей оплатой труда. Мне пятьдесят семь лет, моей маме восемьдесят восемь, я поздний ребёнок.

У меня ни жены, ни детей, и некому подать стакан воды перед смертью. Но вдруг появилась надежда. Одна перспективная сотрудница, как сейчас говорят, положила на меня глаз. Это тридцатилетняя разведенная женщина, не лишённая ума и интуиции, и довольно симпатичная для её возраста, сблизилась со мной по совместной работе. Ну, чем чёрт не шутит. Решил попробовать счастья, купил цветы, и сделал предложение. Согласие восторженное, несмотря на разницу в возрасте, подали заявление в ЗАГС в этот же день. Я понимал, что уйду из жизни раньше, но если будет ребёнок, то на несколько лет он будет обеспечен всем необходимым. И эти мысли радовали меня, что-то полезное могу сделать. Дату регистрации брака назначили через две недели, видимо для обдумывания. Я проводил эту девочку до дома, не решаясь к ней войти. На следующий день невеста обратилась ко мне на ты: «Борис Николаевич, ты помнишь, что мы обручились, вчера подав заявление в ЗАГСе. Ты поможешь в написании моей кандидатской. И потом я хочу, чтобы ты переписал свою квартиру на меня и моего сына, для укрепления нашего брака. Твоя мамаша долго не протянет, и нет смысла мне знакомиться с ней». Когда же кончатся хотелки, уже я мысленно закричал, но никто не слышал.

Я схватился правой рукой за сердце, закатил глаза, изо рта появилась пена, несколько раз сильно «ойкнул», и свалился со стула на пол. Терять такого жениха, у неё не входило в планы, другое дело через месяц — полтора. Срочно «03». Отвезли в больницу, в реанимацию. Девушка побывала у меня дома, познакомилась с моей мамой, очень сочувствовала ей, поправляла подушки, и думала: когда же чёрт возьмёт тебя. Провалялся в кардиологии три недели, а за это время сроки регистрации прошли, значит, Господь отвёл мою женитьбу. И, слава Богу. Я понял, что это судьба.

После выписки из стационара, произошёл разговор с мамой, она сказала, что ей осталось быть на земле день-другой, и ей хотелось, если она умрёт, чтобы похоронили рядом с мужем, с которым прожила счастливую жизнь, но он ушёл, от неё очень давно, не попрощавшись. И всё-таки, я его прощаю. Поистине христианская Душа. В эту ночь она простилась с земными проблемами, в возрасте для нас непостижимых.

В последний путь провожал я один, нанятые мной мужички, помогли похоронить мою маму. Родственников, как и друзей у неё не было. Сослуживцы по школе сами на ладан дышали. Мне сочувствовали могильщики и нанятые, с которыми выпили за упокой усопшей. Они вместе со мной бросили в могилу по горсти земли, и степенно покинули кладбище.

Могильщики дружно закапывали могилу, а я стоял на краю, и тупо смотрел на комки глины, покрывающие крышку гроба. Думал, что я сделал на земле, исключая науку, да ничего. Исполнял чужие желания, играл пассивно в хотелки, но никто не спросил меня, а что Я хотел, хочу или буду хотеть. А я ведь хотел: увлекаться до безумства, ловить рыбу в компании студентов и студенток, ходить на дискотеки, любить и быть любимым, иметь жену и детей, быть понятым не только на работе, но и дома, хотеть то, что Я хочу и делать это. Не суждено.

Теперь я ничего не хочу, и в последний путь меня будут провожать госслужащие.

И на том спасибо.